«Хотелось кричать на весь мир: "Я самый счастливый трансгендерный человек!"»

Расмус — трансмаскулинная персона в небинарном спектре, ему 29. Он родился и вырос в Гродно, но уже больше десяти лет живет в Литве. Там он совершил транс-переход и теперь занимается активизмом. Мы поговорили с Расмусом о гендерной дисфории и депрессии, правах транс-людей в Беларуси и странах Балтии, любви и счастье быть собой.

«Убеждал себя, что не могу быть "транс-что-то-там", ведь я здоровый ребенок из хорошей семьи». О поисках себя в детстве и юности

Задумываться над своим гендером я начал еще в детстве. На полном серьезе спрашивал у мамы, не отрезали ли мне при рождении что-то, помимо пуповины; допытывал, как они с папой поняли, что у них родилась девочка. Я боялся, что взрослые тети и дяди в роддоме могли ошибиться или, еще хуже, что они специально «сделали» из меня девочку. Эти переживания не казались мне странными: я полагал, что с подобным сталкивается каждый ребенок.

Еще я отказывался носить девчачью одежду. Сохранились даже фотографии из детского сада, где я стою среди мальчиков в вельветовом брючном костюме, гордо задрав огромные очки на носике. Моими лучшими друзьями тогда были жившие по соседству мальчишки. Они относились ко мне как к равному. Мы вместе лазали по деревьям, пробирались через прутья на территорию детского сада, убегали от тамошнего сторожа и исследовали заброшенные и недостроенные дома в округе. Мы вместе жгли пластмассовые палочки от чупачупсов, собирали упаковки от сигарет, гвоздем выколупывали рисунки на скамейках и столах. Мы вместе подпаливали листья через лупу, стреляли ягодами из хлопушки по своим «врагам» и объявлениям на доске около подъезда.

А потом мы пошли в школу — и всё прекратилось. Я не мог понять, почему. Наконец один из этих мальчиков рассказал, что спросил у моей мамы, какого я пола, и очень удивился ответу. С девочкой ему играть не хотелось, и он оборвал связь. Тогда я злился на своих друзей, но сейчас понимаю, что они стали жертвами нового социального окружения. Им внедрили мысль, будто мальчики должны тусоваться только с мальчиками, а девочки — это другого поля ягоды.

Пробовал завести друзей среди девочек, но их игры и занятия были мне неинтересны. Они любили расстелить плед во дворе и играть по ролям, и я пытался подстраиваться. Например, всегда выбирал мужского персонажа, если такой был. Если выдуманный сценарий его не предполагал, уговаривал дать мне роль питомца — кого угодно, лишь бы не девочки.

Следующий важный этап — пубертат. У многих одноклассни:ц начало меняться тело, и меня это смущало. Мальчики стали подглядывать в раздевалку, девочки — верещать из-за этого. Я же смотрел на себя и не понимал, почему ни на кого из них не похож. Из-за этого стал переодеваться так, чтобы никто не видел моего плоского тела и нижнего белья. 

Делился переживаниями с мамой, но она их понимала по-своему. Говорила, что у меня тоже вырастет грудь и даже если размер будет маленький, меня всё равно будут любить. Но переживал-то я по другой причине: понимал, что я не мальчик, но и девочкой назвать себя не мог — а мне отчаянно хотелось быть как все. 

Начал гуглить, могли ли врачи допустить ошибку, могу ли я быть человеком без пола, можно ли поменять пол, можно ли избежать месячных. Интернет отвечал, что это всё невозможно или очень сложно и страшно дорого, что всё это где-то далеко и точно недоступно ребенку из Беларуси. Тогда я решил, что нужно смириться со своей участью и никому никогда больше не говорить, что я думал о таких вещах. Убеждал себя, что не могу быть «транс-что-то-там», ведь я здоровый ребенок из хорошей семьи, — но втайне мечтал, чтобы со мной что-то случилось. 

«Почувствовал, что терпеть больше не могу — нужно действовать». О переезде в Литву, депрессии и каминг-ауте

В 2013 году я переехал в Литву. Решил продолжить учебу там, потому что не видел себя в системе беларуского образования. Разнообразие и толерантность Вильнюса позволили расслабиться, и я перестал бояться, что меня будут булить. Начал изучать свою сексуальность. До учебы в университете понимал, что мне вроде как нравятся и девочки, и мальчики. Это  ощущалось естественно, но в то же время очень смущало, ведь я не знал никого, кто говорили бы об этом открыто.

В Вильнюсе я перестал бояться и решил, что бисексуален. Друзья-геи посчитали, что я просто «не могу определиться». К одному из них я со временем почувствовал влечение — как мужчина к мужчине. Тогда решил, что под мой случай больше подходит термин пансексуальность или омнисексуальность, но не мог себе объяснить, почему чувствую гомосексуальное влечение к парню, если  биологически у меня другой набор органов. Это вызывало диссонанс и усилило телесную и гендерную дисфорию, о которой я старался не думать. 

Полноценно разбираться в себе мешала депрессия. У нее не было какой-то определенной причины. По ощущениям, я всегда с ней жил — просто старался игнорировать, потому что рос в семье, где жалость к себе не приветствовалась.

Тревожные звоночки обострения депрессии появились в Вильнюсе, когда я учился в университете. После выпуска переехал в Каунас, и там всё начало ухудшаться по экспоненте. Пытаясь забыться, я с головой погрузился в работу. До врача дошел, когда было уже совсем-совсем плохо: я не мог уснуть, тревожно бродил по району ночью, эмоционально срывался и даже слышал голоса и ловил галлюцинации. 

С психиатром мы безуспешно работали несколько лет — пока он не предположил, что у меня гендерная дисфория и страдаю я как раз из-за нее. К такому выводу он пришел из-за того, что я среагировал мощным депрессивным эпизодом на антиандрогены. Назначил их мне гинеколог, чтобы сбить высокий тестостерон. Теперь шучу, что моя трансгендерность доказана эмпирическим путем. 

На тот момент мне было 27 лет. Я считал себя взрослым и осознанным человеком, так что новости о гендерной дисфории стали для меня шоком. Я смеялся, писал своим лучшим друзьям и шутил: прикиньте, что врач говорит! А друзья ни капли не удивились, отметив, что подозревали об этом с момента знакомства.

Я начал ходить по врачам. Они рассказали о доступных в Литве методах гендерно-аффирмативных процедур, привели исследования о том, что депрессия может уйти из моей жизни после преодоления дисфории, и предложили просто поразмышлять об этом.

Волновался, что родители меня не примут и мне придется притворяться или прекратить с ними общение. Я подготавливал почву для каминг-аута, но в какой-то момент просто почувствовал, что терпеть больше не могу — нужно действовать.

Я сделал слайды, на которых подписался новым именем и расписал, что такое гендерная дисфория и почему я делаю социальный переход. Объяснил, что для близких изменятся только окончание глагола и местоимение в отношении меня, а я смогу понять, мой это путь или нет. 

Всё прошло отлично: я получил много поддержки и теплых слов. А вот на родителей обрушилась волна вопросов от родственников. Кто-то настаивал отправить меня к «проверенному» психологу, кто-то требовал отобрать у меня финансы и отругать за подобные мысли. Многие советовали пройти медицинское обследование. Лично мне звонила только тетя и обвиняла, что я не уважаю свои отношения с партнером. Мне было сложно объяснить, что он меня поддержал и мы остались друзьями — тетя просто не верила.

И всё-таки никто из близких от меня не отвернулся и не отказался. Я был в такой эйфории, что хотелось кричать на весь мир: «Я самый счастливый трансгендерный человек!». И самое чудесное — депрессия ушла в длительную ремиссию, я наконец зажил полной жизнью.

«Разработанный законопроект — это преступление против прав человека». О ситуации в Беларуси

Если бы я остался в Беларуси, то, возможно, никогда бы всерьез не задумался о трансгендерности. Это было бы слишком рискованно. Я даже не уверен, что кто-то из врачей осмелился бы сказать мне о гендерной дисфории. К тому же, насколько я понял из общения с трансгендерными людьми из Беларуси, опция перехода там доступна только тем, кто способен доказать твердость своих намерений. Для этого нужно пройти через мясорубку процедур. Не уверен, что смог бы выдержать это, находясь в депрессии.

Возвращаться в Беларусь не планирую. Не потому, что не хочу, а потому, что там я не смогу чувствовать себя безопасно. За последние четыре года произошло много ужасного, но проект закона против ЛГБТК+ стал для меня последней каплей.

Я искренне переживаю за тех, кто находится в очереди на комиссию по коррекции половой принадлежности, кто пытается успеть поменять документы или получить диагноз. У меня разрывается сердце. Разработанный законопроект — это преступление против прав человека. Сначала ЛГБТ, потом аборты, а затем что? Насильственное создание традиционных семей, налог на бездетных? Нужно понимать, что государство преследует свои цели — в данном случае, демографические и идеологические. Но в корне неверно пытаться таким образом противопоставить себя «западному миру». Я хочу верить, что это всего лишь безграмотность и за гомо- и трансфобией нашего общества не стоит более глубоких причин.

Ориентация и гендерное самоощущение — это не то, что что можно выбрать или отменить, излечить или исправить, пропагандировать или запрограммировать. Это просто существует в природе, нравится вам это или нет, и об этом нужно рассказывать как о вариации нормы, а не девиации. Я бы хотел, чтобы сидящие высоко дяди и тети посмотрели на последствия анти-транс-законодательства в США. Пусть обратят внимание на статистику суицидов и прогнозы о последствиях решений, которые они собираются принять.

«Мечтаю, что найду человека, который даст мне чувство дома и разделит со мной жизнь». О работе и отношениях

После перехода я смог остаться на работе и по-прежнему создаю визуальный контент. Поначалу моя трансгендерность директору не понравилась, но когда я рассказал ему больше информации и обратил внимание, что депрессия ушла из моей жизни, он оттаял. Со временем даже начал более активно использовать окончания мужского рода, разговаривая со мной. При клиентах он все ещё не готов этого делать — мол, от них посыпется много вопросов. Создать для меня новую рабочую почту он отказался по той же причине. Это неприятно, но никак не мешает мне жить.

С романтическими отношениями сложнее. Как таковой необходимости в них я не испытываю, мне довольно неплохо быть одному. И всё же где-то в душе я мечтаю, что найду человека, который даст мне чувство дома и разделит со мной жизнь. 

Я уже протестировал приложения для знакомств, указав, что я небинарный и транспозитивный. Начал с Her, но пользователей в моем регионе было очень мало. Потом скачал Bumble и нашел там несколько интересных людей. Затем попробовал Badoo — самый активный сервис из трех, но заставляет в обязательном порядке указать, какому полу предлагать твою анкету. Только один раз за время использования приложений я столкнулся с агрессией. Еще отметил, что девушкам я почему-то был не интересен.

Остановился, когда нашел друга по переписке и партнера по прогулкам. Через какое-то время с одним из них мы почувствовали романтическое влечение, так что сейчас ходим на свидания. Он принимает мою трансгендерность, но нам обоим нужно больше времени, чтобы узнать друг друга, — мы никуда не спешим.

«Амбиции серьезные — как и проблемы, которые нужно решать». Об активизме и проблемах транс-мигрантов

В Литве есть сообщество Trans Autonimija. Оно работает над увеличением видимости трансгендерных людей и отстаивает их права. Я постучался к ним — и стал частью комьюнити, которого мне не хватало. Ребята ведут деятельность на литовском и английском — это логично, но доступно не всем людям из Беларуси, Украины и России. Думаю, не нужно перечислять причины, по которым мигрантов из этих стран стало особенно много в Литве за последние годы.

Так родилась идея создать что-то свое, в ответ на существующий запрос — и появился TraM: TransMigrants of Baltic. У истоков проекта со мной стояли еще трое людей. Сейчас у нас 16 активных волонтеров и около 100 подписчиков-читателей. Вполне себе хорошие результаты, учитывая, что мы запустились в январе и не вкладывались в продвижение. Мы взяли в охват все страны Балтии, так как ситуация с правами транс-персон в них довольно схожая. Проводим исследования о положении транс-мигрантов в регионе, собираем полезную информацию и делимся ей.

Также у нас есть подпроект Trans Passage под моим руководством. Он фокусируется на бесплатных поддерживающих онлайн-встречах, консультациях и психологической помощи. Мы открыты ко всем, кто хочет присоединиться к нашей инициативе и помочь нам, и всегда рады расширению аудитории. В планах — составить понятные гайды по доступному переходу в статусе негражданина страны, собрать контакты адекватных медицинских специалистов, которые не только обладают необходимыми знаниями, но и не откажут в консультации из-за языкового барьера. Хотелось бы еще найти адвокатов и юристов, которые отважились бы защищать наши права. В общем, амбиции у нас серьезные — как и проблемы, которые нужно решать.

Например, не хватает специалистов. Приема у психиатра и эндокринолога порой нужно ждать около двух месяцев. Еще одна головная боль — бюрократия. Смена имени и гендерного маркера — это две разные процедуры, требующие рассмотрения в суде. Там начинаются проблемы из-за того, что личный идентификационный номер включает цифру, соответствующую указанному при рождении полу, и никто не придумал, как это исправить. 

В плане медицинского обслуживания не легче. Например, гендерно-аффирмативная терапия не покрывается большинством страховых компаний. Еще в Литве есть странная рекомендация, что перед назначением гормональной терапии должно пройти два года, вот только непонятно, с момента осознания себя или официального диагноза. По факту, никто не знает, как это работает. Я не слышал, чтобы кого-то заставляли ждать, но врачи имеют полное право сослаться на этот пункт. А еще в Литве нет рекомендаций к операциям по коррекции половой принадлежности — официально их вообще не делают. 

Если ты приезжий, то список проблем удваивается. Тебя не могут приписать к клинике без личного кода — значит нужен временный или постоянный вид на жительство. А как быть, если ты уже давно сделал переход и тебе нужен рецепт на гормоны? Ни бумажка из Беларуси, ни внешнее соответствие другому гендеру не помогут. Чтобы получить доступ к медикаментам, нужно получить диагноз именно здесь и пройти комиссию, как полагается. 

Я, например, за девять месяцев так и не убедил специалистку (единственную в моем городе, кто работает с этой темой) в том, что у меня не осталось других проблем, кроме дисфории. Она отказалась вести меня дальше, сославшись на культурно-языковой барьер и то, что я запутал ее своим отношением к гендеру и сексуальности. 

Сейчас я наблюдаюсь уже у четверто:й по счету психиатр:ки. На этот раз бесплатно, но ждать встречи приходится два месяца, и докторка совсем «не в теме». Я ей объяснял, что по литовскому регламенту мне откажут в гормональной терапии, если не изменить диагноз f64.9 на f64.0, и она была искренне удивлена.

А что со сменой документов? Тут хороших новостей тоже нет. Этой процедуры для эмигрантов не существует. Никого не волнует, можешь ли ты вернуться на родину и проделать эту процедуру там. 

Эти проблемы — только то, что лежит на поверхности. Существует множество других — например, борьба за депатологизацию, доступность для подростков, защиту от языка вражды.

И всё же жаловаться я не могу. В Литве у меня хотя бы есть возможность отстаивать свои права — потому что их не уничтожили под корень, как в Беларуси.

Я бы не поверил, если бы десять лет назад мне сказали, что я стану активистом транс-комьюнити. Тогда у меня попросту не было бы на это сил. Сейчас, приняв правду о себе, я зажил полной жизнью. Моя личность распустилась, как цветок, сбросивший оковы, и я не перестаю удивлять самого себя и свою психотерапевтку. У меня словно и не было периода адаптации к этим изменениям, всё кажется естественным и органичным.