«Не собираюсь стыдиться своего прошлого»

Принуждение к увольнению и отъезд из страны

— Я работал в государственной системе — в Национальной академии наук Беларуси, в Центре исследований беларусской культуры, языка и литературы. Я преподавал в Академии искусств историю зарубежного театра на уникальном экспериментальном курсе для студентов с нарушением слуха. Моя научная руководительница и начальница любила напоминать: «Не забывайте о том, что вы работаете в идеологии и пропаганде». Это действительно так: государственный вуз, государственная гуманитарная наука.

Сама возможность моего карьерного роста была связана с периодом, который польские политологи называют теперь«лукашенковская оттепель». Думаю, что появление в этой системе совершенно инородного для нее человека было связано с вынужденной для большинства тех чиновников интеграцией с европейскими ценностями. Был такой момент, когда я верил, что мы идем в сторону Европы.

Я был частью этой системы и не поддерживал процессы, которые происходили с мая 2020 года. Но меня и мой мир изменили события 9–10 августа. И убийство Романа Бондаренко стало последней каплей. Мы были знакомы с ним в юности. Когда коснулось так близко, я понял, что это точка невозврата. Ценностно мы с системой уже не могли сосуществовать. Я был принужден к увольнению.

Ученый секретарь Центра исследований беларусской культуры, языка и литературы закрыл дверь в кабинете с внутренней стороны, предлагая мне написать заявление. И сказал: «Пидорасов у нас не будет. Настало новое время». 

В декабре 2020 года я уехал в эмиграцию и больше никогда не возвращался в Беларусь. Я жил в Украине, потом получил приглашение на стажировку в Варшавском университете по программе Калиновского, где написал работу по беларусскому квир-театру. В августе 2021 года я уехал в Киев, работал как театральный эксперт. Был как раз сезон театральных фестивалей, у меня заканчивался один фестиваль и начинался другой. В сентябре я десять дней работал в Мариуполе на фестивале «Театральна брама». Каждый вечер я сидел в зале, кресла которого потом, когда там в бомбоубежище жили люди, разрубили на дрова.

Работа в варшавском шелтере для ЛГБТК+

— Потом я поехал на стажировку в Варшаву в Театральный институт имени Збигнева Рашевского, побывал на театральной резиденции в беларусском «Доме творцаў», где встретил очень много людей, которых знал в прошлой жизни. А потом началось полномасштабное вторжение России в Украину. Наступило неопределенное время.

На кассе проверяли паспорт, если по твоему произношению подозревали, что ты не поляк. В сознании простых поляков мы очень быстро превратились из жертв в насильников.

Мне стало негде жить. Одна знакомая рассказал про шелтер для ЛГБТ-людей. Это проект организации «Лямбда», которая начала свою работу еще в конце 80-х годов. У них есть дом для ЛГБТ-людей, которые переживают кризис бездомности. Это проект для поляков, но мне сказали: «Сейчас поедут беженцы из Украины, а вы знаете украинский и русский, вы нам будете нужны». Украинских кейсов не было много, но это были сложные истории, например, нужно было девочкам-лесбиянкам, которых изнасиловали, помочь с гинекологом и поездкой в Словакию, потому что в Польше делать аборты нельзя. Но в основном работа была связана с первичной адаптацией и переводом. Приезжал человек в прострации, а ему надо куда-то пойти, где-то отметиться, и я водил людей. Это было страшное время, но если бы из всей моей жизни в Польше надо было взять три месяца, я бы взял три месяца там, потому что там было столько боли, но столько любви и поддержки! Это было испытание, которое снимает с тебя всю коросту гордыни. Раньше ты бывал у Лукашенко на балу по случаю Старого Нового года, в зале Дворца Республики на премии «За духовное возрождение», а теперь тебе надо в саду поработать, пол помыть, за собакой убрать. Там было ощущение катастрофы и понимание, что никогда жизнь не будет иной. Но там было много любви.

Каждый месяц в шелтере мы меняли коды на вход. Потому что в любой момент могли прийти националисты и всё разгромить.

Ночами я постоянно писал заявки в разные программы. Фонд Датского королевства «Новая демократия» проводил в Молдове проект «KIOSK AIR – ARTIST-IN-RESIDENCY» для творческой интеллигенции Украины и Беларуси. Так в мае 2021 года я попал из пространства неродного языка и католической школы (поляки из всего сделают католическую школу) в Кишинёв, где абсолютное большинство понимают русский язык.

Кишинёв, любовь, Queer Café

— Я приезжаю сюда, я влюбляюсь в волонтера, который должен со мной работать. У него отец — люксембуржец, а мать — полька. Мы говорим по-польски, а здесь польский никто не понимает, так что у нас такой тайный романтический язык. Он говорит: «Trochę szampana, trochę uwagi mężczyzn, róż na ulicach Kiszyniowa — i wszystko będzie dobrze» («Немного шампанского, немного внимания мужчин, розы на улицах Кишинёва — и всё будет хорошо»). Так я попадаю в солнце, любовь, красоту, абсолютное уважение. Я читаю лекции по квир-культуре. Я открываю этот город, веду светскую жизнь. Организация Moldox в это время открывает Queer Café. А через месяц мне нужно уезжать.

Тогда я впервые обратился к психиатру, мне поставили диагноз клиническая депрессия. И психиатр сказала мне одну интересную вещь: «Когда человек находится в концлагере, на войне, в тюрьме — он не воспринимает, что это не норма, он просто живет. У вас случился срыв не от того, что вы пережили, а от контраста. Вы пережили очень сильный позитивный стресс». Я обратился к Максиму Кырлану, генеральному директору ассоциации Moldox, с тем, что хочу остаться. Он сказал: «Оставайся, мы придумаем, что тебе делать».

В Молдове признаются беларусские дипломы и беларусские ученые степени. Я нашел научного руководителя и с осени планирую быть докторантом в Академии музыки, театра и изобразительных искусств. Здесь есть обучение на русском языке, но при этом система образования европейская. Я могу защитить здесь PhD по европейскому стандарту на русском языке. Нигде больше в мире это невозможно.

Queer Café создала ассоциация Moldox, которая возникла семь лет назад как оргкомитет одноименного фестиваля социально-проблемного кино. Фестиваль проходит в Кагуле. Генеральный директор сам оттуда, это стало его подарком маленькому родному городу на границе с Румынией, где культурная жизнь очень скромна. С самого начала в программе этого фестиваля были фильмы на ЛГБТ-тематику. А пять лет назад возник второй фестиваль — Queer Voices, международный фестиваль квир-кино, который проходит в Кишинёве. Постепенно он перерождается из кинофестиваля в фестиваль квир-культуры. И вот из круга, который сформировался вокруг фестиваля, выросло и Queer Café.

Queer Café возникло в очень интересном месте, которое называют Музеем земства. Это историческое здание дворянского собрания Бессарабии, очень старое, не отапливаемое.

В нулевых здание как сквот захватили полумаргинальные художники Кишинёва, которые там жили, творили. Были там алкоголь, наркотики и вши. Это было не радужно, но это был живой организм...

Потом там возникло движение «Арт-лабиринт», который существовал на принципах низовой инициативы. В современном периоде организации, которые поддерживают независимую культуру, настаивают на том, чтобы оставаться в этом музее, потому что он стал символом альтернативной культуры. Сейчас здесь базируется Коалиция независимого сектора культуры Республики Молдова, ассоциация Oberliht, арт-студия «Колхоз», объединяющая молодежь Приднестровья, которая в постмодернистском ключе осмысляет советское прошлое. Базируется «Квир-кафе». Негативный нарратив, связанный с Музеем земства, постепенно уходит — благодаря новому подходу и новой реальности.

Важно, что место находится в центре Кишинёва, и большинство событий бесплатные. Изначально у нас было два больших направления — это образовательный центр и ночной клуб, потом мы временно были вынуждены отказаться от второй части, и стали досугово-образовательным центром. Как арт-куратор я отвечаю за образовательные мероприятия. У нас проходят экспозиции, каждая длится примерно две недели. Если говорить о просветительских проектах, то я веду большой проект «Квир-студия Восточной Европы». В рамках этого проекта есть рубрики. Это киноклуб, где мы смотрим позднесоветские и постсоветские фильмы с квир-тематикой и обсуждаем их. Это театр на экране, где я показываю экранные версии спектаклей, которые мы можем отнести к квир-театру на постсоветском пространстве. Это литературный клуб, в рамках которого я читаю лекции по истории русской, украинской, зарубежной литературы.

Это также польский клуб, где я объединяю молодежь, которая училась в Польше, изучала польский в румынских университетах, тех, кто работал в Польше. Мы говорим о правах ЛГБТ-людей в Польше, о польской квир-культуре. Одна из лекций, например, была посвящена Тамаре Лемпицкой, любимой художнице Мадонны, которая была бисексуальна и внесла большой вклад в лесбийскую эстетику в живописи и дизайне XX века. Я координатор и спикер этого проекта, весь лекционный материал читаю я. В прошлом месяце у нас появился клуб истории ЛГБТ+, и в рамках этой рубрики мы говорили об отношениях христианских церквей и ЛГБТ-сообщества, о квир-богословии, квир-френдли-церквях. Также у нас есть проект, где читают литературу на английском, посвященную квир-тематике и обсуждают ее в рамках этого клуба. У нас есть дискуссионный клуб Civil Society Talk.

Много тем выходят за пределы тематики ЛГБТ, но это идея инклюзивности, которую должно нести сообщество. Так, все мы бываем одурачены, и 1 апреля, в День дурака, мы говорили о фейках в интернете, о том, как управляют нашим сознанием. Недавно говорили о ментальном здоровье ЛГБТ-людей. Была встреча с организацией, которая занимается защитой прав животных. У нас появились вечера гитарной музыки, джем сейшены, настольные игры, караоке, speed dating. В начале этого года мы запустили курсы румынского языка для русскоговорящих, и на наши курсы очередь на десять лет вперед, наверное.

Отблески прежней жизни

— Здесь я попал в очень понятную среду, и Кишинёв стал напоминать мне Брест или Могилёв. Очень много понятных традиций. Много знакомых вкусов, конфеты «Красная шапочка», салат «Оливье». Это не дом, но очень похоже на дом. Варшава не была похожа на дом никогда. Одна моя подруга говорила: «Мы поехали в Польшу, чтобы изменить свою жизнь».

Не думаю, что грузинские княжны, которые показывали модели дома Шанель в 20-х годах, поехали в Париж для того, чтобы изменить свою жизнь. Они спасали свою жизнь и пытались создать хотя бы отблеск той, прежней жизни.

Я очень скучаю по театру и по преподавательской кафедре. Скучаю по тому моменту, из которого меня вырвали. По тому пути, который мне прикрыли. Последнее время очень подталкивало меня к чувству вины, к тому, что надо отрицать или порицать свою идентичность, происхождение, прошлое. А недавно я съездил в Приднестровье, и мне там очень понравилось. Тирасполь — это совершенный город Гомель, косплей провинциальной Беларуси один в один. Это очень напомнило мне время, когда я много ездил по региональным театрам, когда работал в Академии наук, погружался в атмосферу тех городов.

И я понял, что не собираюсь стыдиться своего прошлого. Оно было прекрасным. Я не совершал преступлений, я существовал в той системе и делал всё для того, чтобы преобразовывать реальность.

Протесты 2020 года вызывали у меня смешанные чувства, иногда страхи и отрицание. Мне кажется, люди, которые находились в глубокой внутренней эмиграции, вышли из нее, совершенно не зная, что представляет из себя оппонент. А я, работая в этой системе, видел людей, которые никогда не отдадут свое место. Когда на 8 марта и на Новый год в Национальной академии наук поднимали первый бокал «Советского шампанского» за «нашего дорогого Президента», то никто не заставлял их это делать. У меня на кафедре сидела молодая женщина, которая говорила: «Наш отец бросил нас с мамой и убежал в Россию, но у меня есть отец, я не одинока». Я подумал, что она говорит о Боге. А она: «Я не об этом, мой отец — Александр Григорьевич Лукашенко». 

Протест стал мощным общественным высказыванием, но это было высказывание не политическое. Постсоветский третий мир остается жестоким и примитивным. Я не думаю, что что-то возможно здесь без крови, коррупции, подкупа политических элит.

Более мощного гражданского высказывания, чем в 2020 году, в беларусском обществе не было никогда. Поэтому оно имело такую выразительную театрализацию, ведь театр первым отзывается на общественные процессы как самое демократическое из искусств. В сентябре 2020 года я дал интервью одному киевскому изданию, и заглавием они выбрали «В Беларуси театральность покинула сцену, теперь она — на улицах». Это правда, но никакого отношения к политике это не имело. Гениально импровизируя против «смешного деда», которым Лукашенко на самом деле не является, беларусы были убеждены, что у оппонентов не хватит ресурсов: человеческих, экономических, моральных. Увы, ресурсы у них есть.